|
Воспоминания Ф. Б. Булгарина впервые начали публиковаться в "Библиотеке для чтения, журнале словесности, наук, художеств, промышленности,
новостей и мод" за 1845 год (СПб, 1845. Т. 73 – LXXIII) в отделе "Русская словесность" (С. 133-252), а в 1846-49 годах в нескольких
частях полностью вышли отдельным изданием: Воспоминания Фаддея Булгарина. Отрывки из виденного, слышанного и испытанного в жизни. Ч.
I-VI. С.-Петербург, Изд. М. Д. Ольхина. 1846-1849. В 2001 году воспоминания Булгарина, не утратившие до сих пор своей исторической
ценности, были переизданы (Булганин Ф. Воспоминания. – М.: Захаров, 2001).
В первой части своего сочинения, в котором описываются события конца 1790-х гг. Фаддей Булгарин с любовью и благодарностью вспоминает своего
учителя - Цыхру. Встреча с ним, судя по всему, произошла в начале 1797 года и все последующее время вплоть до отъезда с матерью в Петербург в
1798 году он провел с любимым учителем, благодарность к которому, за благотворное на себя влияние навсегда сохранил в своем сердце. Итак,
страницы из Первой части воспоминаний Фаддея Булгарина (мы используем тексты из "Библиотеки для чтения", 1845 [I], и издания М. Ольхина, 1846
[II]): <...> В Могилевской губернии, в Оршанском уезде, жил близкий родственник матушки, Викентий Кукевич, маршал (дворянский предводитель) Оршанский, в
имении своем, называемом Высокое (принадлежащем ныне князю Любомирскому). (I – 203, II – 179) <...> Решено было, чтобы сестра моя и я остались в доме Кукевича, сестра
для беседы и надзора за родственницей Куровской, а я для воспитания. Отец мой, хотя неохотно, но согласился на это, намереваясь приехать к
нам. В доме Кукевича проживало целое семейство филолога, занимавшегося воспитанием детей в домах. Он назывался Цыхра. Старик был человек ученый
и превосходный музыкант, нрава кроткого, характера веселого. Сын его Людовик, немного старее меня, был впоследствии знаменитым виртуозом на
гитаре. Старший сын преподавал уроки истории, географии и арифметики. Старик Цыхра, человек чрезвычайно добрый и ласковый, полюбил меня как
родное дитя, и умел возбудить во мне, мало сказать охоту, нет, страсть к учению. Под его руководством и чтобы ему нравиться, я оказывал
удивительные успехи в языках и в музыке, а историю и географию полюбил до того, что меня надлежало силою отрывать от книг, географических карт
и глобусов. Много, весьма много, чтобы не сказать все, зависит от учителя, от его усердия, от его характера и от общения с детьми.
Глубокая ученость в учителе не принесет пользы, если он не обладает искусством передавать своих познаний, делать их понятными для детей, и
если не умеет привязать к себе детей, не может заставить их полюбить науку, возбудить в них жажду познаний, представить науку в занимательном
виде. Хороших учителей весьма мало на свете, и оттого так мало успехов в науках, вообще во всех учебных заведениях. Обучают по должности, учатся
поневоле. Учитель будто стыдится своего звания, чуждается своих занятий, и требует, чтоб его почитали чиновником; ученики помышляют не о науках,
а об экзамене и чиновничестве!.. Добрый мой Цыхра! Прими и за гробом дань моей благодарности. Ты был образец учителей, учитель, каких я мало
встречал в жизни!.. Боюсь сказать, что вовсе не встречал. Все твое честолюбие, почтенный мой наставник, и наслаждение сосредоточивались в
успехах, которые делали в науках и музыке дети твои и мы, твои воспитанники... (I – 203-204, II – 180-182) <...> Никогда я так не плакал и не грустил, как расставаясь с учителем
моим, Цыхрою. Насильно вырвали меня из его объятий и посадили, почти без чувств, в экипаж. Старик также проливал слезы. Меня успокоили только
обещанием, что мы скоро возвратимся в Высокое, и что я куплю в городе новую трубку для Цыхры.
— Родители, особенно матушка, нежили и баловали
меня, угождая даже моим прихотям; но Цыхра умел занять мой ум и овладеть душою. Мне хотелось все знать, и я беспрестанно мучил его вопросами: это
зачем, это что такое — и старик объяснял мне с величайшим терпением, сообразуясь с моими летами и понятиями; он никогда не показывал, что я
ему надоедаю моею неотвязчивостью, а напротив, через несколько дней спрашивал меня, помню ли я, что он мне рассказывал и повторял объяснение
свое, если замечал, что я сбивался. Где вы найдете такого гувернера? Я прежде играл игрушками, а с Цыхрой играл наукою, и пристрастился к этой
забаве. (I –206, II – 186-187) Уместным будет привести здесь и еще один фрагмент из воспоминаний Булгарина, не имеющий уже
прямого отношения к Сихре, но касающийся вопроса о широте бытования семиструнной гитары в Польше (польской гитары) еще до того, как получила
распространение русская семиструнная гитара Сихры: <...> Поляки, подобно богемцам, народ музыкальный
— и богемцы потому
только превосходят в музыке все славянские племена, что имеют в Праге консерваторию, распространяющую вкус и образующую учителей. В Польше
также в каждом шляхетском доме занимаются музыкой. Почти каждая бедная шляхтяночка играла в то время на польской гитаре (с семью железными
струнами), и во всех помещичьих домах все дамы играли на фортепиано, на арфе и даже на гуслях, которые тогда были в большом употреблении. Все
польки учились пению в женских монастырях. Младшая сестра моя, Антонина, были одарена необыкновенным талантом в музыке, имела прелестный голос,
пела с удивительным чувством и выражением, и играла отлично на фортепиано, на арфе, на гитаре и на гуслях. Страшная сестра, Елисавета,
воспитанная, как и младшая, по тогдашнему обыкновению, в монастыре Сестер Бенедиктинок, в Минске, где наша родственница была
настоятельницей, Елизавета, по странному вкусу, избрала для себя кларнет, и играла на нем очень хорошо, участвовав прежде в монастырском
музыкальном хоре. - Дом наш сделался местом собраний всех русских офицеров и всех семейств, съехавшихся в Несвиж, для избежания опасностей
от мародеров, и почти каждый вечер у нас занимались музыкой и танцами, и играли в карты. (I – 154-155, II – 55-56) |
