 Сведения о происхождении и жизни Д. Сартинского-Бея крайне скудны и противоречивы. Петр Агафошин в тех же воспоминаниях называет его
"странной помесью польского и турецкого". Делает он это, очевидно, исключительно судя по фамилии музыканта, содержащей в себе оба "корня",
но не располагая при этом какими-либо иными сведениями о его польской родословной. По некоторым сведениям (в том числе и содержащимся в энциклопедии
"Классическая гитара в России и СССР"), Сартинский-Бей действительно был выходцем из Турции и на момент своего прибытия в Одессу из
Константинополя (около 1894 года) имел подданство этого государства. На его визитных карточках значилось, что он – корреспондент престижной парижской
газеты "Фигаро" и придворный гитарист Его Величества Шаха Персидского, что, вероятнее всего, являлось чистым блефом, рассчитанным на придание большей
значимости своей персоне. Подмеченные в нем Агафошиным "чрезмерное хвастовство" и "авантюристический склад"
действительно имели место и подтверждаются самыми разными примерами. Так, помимо "знакомства с Мертцем" (которого он называл еще и своим учителем,
подарившим ему гитару), Сартинский-Бей также уверял, что имеющиеся на его инструменте росчерки являются подлинными автографами, оставленными П. И.
Чайковским и А. Г. Рубинштейном (полностью исключить такую вероятность, конечно, нельзя, поскольку с обоими, в отличие от Мертца, он мог и
встречаться, но она очень сомнительна). О себе Д. К. Сертинский-Бей, якобы рассказывал, что его отец – турецкий паша, генерал, герой войн на Балканах,
а сам он вырос при дворе султана. В ранней юности он уверовал в Христа и тайно крестился, что навлекло гнев султана на
всю семью, из-за чего отец его
застрелился, а сам он вынужден был бежать из Стамбула, чтобы избежать гибели. Неизвестно, насколько точно этот пересказ соответствует
действительному рассказу о себе Сартинского (как, впрочем, и то насколько действительный рассказ Сартинского мог соответствовать
действительности), но можно предположить, что до нас он дошел уже в значительно искаженном виде. И тем не менее, история о "сыне турецкого паши"
не является столь уж невероятной, как могло бы показаться на первый взгляд. Во-первых, известно, что польская эмиграция в Турции была очень
значительной. Особенно много поляков нашло себе политическое убежище в этой стране после подавления восстаний 1830-1831, 1848 и 1863-64 годов, а многие
из них заняли в Османской империи высокое положение. Во-вторых, в султанской Турции действительно был Сартинский-паша, поляк. Правда, согласно имеющимся
документам, звали его Николай (Nikolaki Sartinski Paşa), а Сартинский по отчеству – Константинович, но во всем остальном он
как нельзя точно подходит на роль
отца Сартинского-Бея: сын польских иммигрантов (по некоторым источникам – польского военного, перешедшего на службу к туркам во время русско-турецких
войн 1828-1829 годов), переводчик, десять лет был секретарем османского посольства в Париже, затем временным поверенным в делах в Париже,
заместителем турецкого наместника в Эдирне, а с 1888 по 16 июля 1889 года – наместником (генерал-губернатором) Крита, умер в 1893 году. Менее всего
правдоподобна история о гонениях за веру. При описании событий "критского кризиса" 1889 г., характерным является подчеркивание того факта, что
Сартинский-паша был последним "христианским" наместником Турции на острове. Безусловно, безмятежной жизнь христианского меньшинства в этой стране не
была, притеснения, гонения и даже погромы в различных частях страны случались и в XIX веке, но их положение в это время уже регламентировалось
вполне "цивилизованными" государственными актами: так в 1839 году был обнародован закон (а султан и высшие чины государства дали публичную присягу
в том, что он будет выполнен), по которому султан обещал всем без различия своим подданным, к какой бы религии или секте они ни принадлежали, (1)
полную безопасность жизни, чести и имущества, (2) правильное распределение и взимание государственных податей, (3) определение рекрутского набора и срока
военной службы, и кроме того, им уничтожались также разные злоупотребления в суде и администрации; в 1856 году султан издал новый закон
– гатти-гумаюн (собственноручный декрет), которым христиане полностью уравнивались в правах с мусульманами, обязывалось допускаться их в
правительственные учебные заведения, ко всем гражданским должностям и к военной службе, а в диване (государственном совете) отныне должны были
заседать также и представители от христиан и т. д. Таким образом, в Турции уже этого времени принадлежность к христианской вере хотя и оставалась
причиной некоторого "дискомфорта" для ее носителей, но вряд ли несла в себе "смертельную угрозу". Очевидно, причины, вынудившие Д. Сартинского-Бея
покинуть Турцию, были какого-то иного рода.
|