ИСТОРИКО–БИОГРАФИЧЕСКИЙ  ИНТЕРНЕТ–ПРОЕКТ  ДЛЯ  ГИТАРИСТОВ–ЛЮБИТЕЛЕЙ  И  ПРОФЕССИОНАЛОВ

• ЭЛЕКТРОННЫЙ ЖУРНАЛ

• СТАТЬИ

• ДОКУМЕНТЫ

• МАТЕРИАЛЫ 

Столица и усадьба, 1917, № 73

Влад. Княжнин. Аполлон Григорьев и цыганы. // Столица и усадьба, 1917, № 73, с. 21-23.
 

Об авторе:

Княжнин Владимир Николаевич (псевд.; наст. фам. – Ивойлов; 1883-1942) – русский поэт, кри­тик, лите­ратуровед, библиограф. Автор многих литературовед­ческих статей. Издавал сочинения Апол­лона Григо­рьева, серьезно зани­мался изуче­нием его творчества. Многие годы близко общался с А. А. Блоком, о котором написал книгу воспомина­ний (Княжнин В. Александр Алек­сандрович Блок. – [Пг.; указ.: Пб.]: "Колос", 1922). Статья В. Н. Кня­жнина "Аполлон Григорьев и цыганы" была опуб­ликована в жур­нале "Столица и усадьба" в 1917 году (№ 73, с. 21-23); в 1989-ом перепечатана журналом "Наше на­следие" (№ 4, с. 117-119) в руб­рике "По страни­цам старых журна­лов".

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 
 
 

 

  СТАТЬИ, ДОКУМЕНТЫ И МАТЕРИАЛЫ

     

и т. д. Многим ли известно, что эта песня-романс-стихотворение, называйте как угодно, не сочинена цыганами, а принадлежит Аполлону Григорьеву? Пыляев, в "Старом Петербурге", утверждает, что "Цыганскую венгерку" Григорьев написал за беседою у известного цыганского певца Ивана Васильева, положившего стихотворение на музыку, причем уверяет, что оно напечатано не было. Между тем, оно еще в 1857 году появилось в "Сыне Отечества", в цикле XVIII стихотворений Григорь­ева под заголовком "Борьба". Многие из наших ба-

 

  — Спойте, Аполлон Александрович, что-нибудь.
  — Спой, в самом деле. — И он не заставлял себя упрашивать.
  Певал он по целым вечерам, время от времени освежаясь новым стаканом чаю, а затем нередко около полуночи уносил домой пешком свою гитару. Репертуар его был разнообразен, но любимою его песней была венгерка, перемежавшаяся припевом:

Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,
С голубыми ты глазами, моя душечка.

бушек и матерей знают также романс "Нет, за тебя молиться я не мог" и очень удивляются, ус­лыхав, что он сочинен Григорь­евым.

Твои движенья гибкие,
Твои кошачьи ласки,
То гневом, то улыбкою
Сверкающие глазки...

  Слова тоже григорьевские.
  Но если двух последних сти­хотворений мало, чтобы помя­нуть добрым словом Григорь­ева, то "Цыганской венгерки" одной вполне для этого доста­точно. "Цыганская венгерка", незави­симо от всякой цыган­щины, один из перлов русской лирики, единственная в своем роде вещь. Григорьев сам пе­вал ее под аккомпанемент гитары. "Венгерка" была его любимой песней.
  Историю происхождения "Цы­ганской венгерки" мы и хотим рассказать здесь.
  Аполлон Александрович Гри­горьев (род. 1822, ум. 1864), едва ли не лучший литера­турный наш критик и весьма даровитый поэт, основательно, как все не подходящее под общую мерку, забытый потом­ством, да и у современников носивший кличку "чудака", тес­ными узами связан с цыган­ством. Но не только как кров­ный москвич и поклонник цы­ган­ского пения; не только личным знакомством с Иваном Василь­евым, водившим дружбу и с другими литераторами; не толь­ко как поэт и автор выше­наз­ванных   стихотворений   и


Столица и усадьба, № 73, 1917,
стр. 22.

  Понятно, почему это песня пришлась ему по душе, в кото­рой набегавшее скептическое веяние не могло загасить пла­менной любви красоты и прав­ды. В этой венгерке сквозь ко­мически-плясовую форму про­рывался тоскливый разгул по­гибшего счастья. Особенно от­тенял он куплет:

Под горой-то ольха,
На горе-то вишня;
Любил барин цыганочку,
Она замуж вышла".

  По обыкновению всех мемуа­ристов, Фет запамятовал и сделал ошибку; приведенное им четверостишие не принад­лежит Григорьеву, первые же два стиха, хотя и искаженные Фетом, действительно григорь­евские.
  Дальше в рассказе "Кактус" идет речь о том, как Григорьев возил своего друга в Грузины к Ивану Васильеву послушать пение влюбленной цыганки, красавицы Стеши.
  "Слегка откинув свою ориги­нальную детски задумчивую го­ловку на действительно тяже­ловесную, с отливом воронова крыла, косу, она вся унеслась в свои песни. Уверенный, что те­перь она не обратит на меня ни малейшего внимания, я при­двинул свой стул настолько, что мог видеть ее почти в профиль, тогда как до сих пор мог лю­боваться только ее затылком. Когда она запела:

Вспомни, вспомни, мой
                       любезный,
Прежнюю нашу любовь,

статьи  "Русские народные песни с их поэтической и музыкальной стороны" (переиздана в выпуске 14-м "Собрания сочинений Аполлона Григорьева", под редакцией В. Ф. Саводника. М., 1915). Корень этой связи глубже, трагичнее. Корень ее любовь, весьма странно, весьма причудливо и капризно преломившаяся сквозь призму романтического увлечения цыганством.
  История этой любви до самых последних дней оставалась тайной. Одни из друзей покойного критика не знали о ней, по-видимому, ничего, другие преднамеренно, как Страхов, молчали, связанные невозможностью сказать что-либо о виновнице этого дела, тогда еще существовавшей на свете.
  Однако, прежде чем рассказывать эту историю, необходимо остановиться на очерке Фета, его рассказе "Кактус", в котором выведены Григорьев и молодая цыганка, увлекшая степенного Афанасия Афанасьевича своим пением. Этот очерк введет нас in medias res {В суть проблемы (лат.)}.
  В 1856 году Фет проживал в отпуску в Москве, на Басманной. Здесь, после 12 лет разлуки, он снова встретился со старым товарищем и однокашником по Московскому университету, Григорьевым. Дело происходило летом. "Григорьев, рассказывает Фет, несмотря на палящий зной, чуть не ежедневно являлся ко мне на Басманную из своего отцовского дома на Полянке. Это огромное расстояние он неизменно проходил пешком, и вдобавок с гитарой в руках. Смолоду он учился музыке у Фильда и хорошо играл на фортепиано, но, став страстным цыганистом, променял рояль на гитару, под которую слабым и дрожащим голосом пел цыганские песни. К вечернему чаю ко мне нередко собирались два-три приятеля-энтузиаста, и у нас завязывалась оживленная беседа. Входил Аполлон с гитарой и садился за нескончаемый самовар. Несмотря на бедный голосок, он доставлял искренностию и мастерством своего пения действительное наслаждение. Он, собственно, не пел, а как бы пунктиром обозначал музыкальный контур пьесы.

 

чуть заметная слезинка сверкнула на ее темной реснице. Сколько неги, сколько грусти и красоты было в ее пении! Но вот она взяла несколько аккордов и запела песню, которую я только в первой молодости слыхивал у московских цыган, так как современные петь ее не решались. Песня эта, не выносящая посредственной певицы, известная:

"Слышишь ли, разумеешь ли?"

  Стеша не только запела ее мастерски, но и расположила куплеты так, что только с тех пор самая песня стала для меня понятна как высокий образчик народной поэзии. Она спела так:

Ах ты злодей, ты злодей,
Добрый молодец.
Во моем ли саду
Соловей поет,
Громко свищет.
Слышишь ли,
Мой сердечный друг?
Разумеешь ли,
Жизнь-душа моя?

  Песня полна всевозможных переливов, управ­ляемых минутным вдохновением. Я жадно смотрел на ее лицо, отражавшее всю охватившую ее страсть. При последних стихах слезы градом побежали по ее щеке. Я не выдержал, вскочил со стула, закричал: браво! браво! и в ту же минуту опомнился. Но уже было поздно. Стеша, как испуганная птичка, упорхнула".
  О том, какие чувства испытывал в это время Григорьев, Фет не говорит ни слова. Между тем в год описываемых событий драма, начало которой было положено еще пять лет назад, приближалась к концу: та, которую любил Григорьев, вышла замуж. В следующем, 1857 году, он уехал за границу в качестве воспитателя князя Ивана Юрьевича Трубецкого (умер летом 1915 года в Париже). В Италии Григорьев написал поэму: "Venezia la bella, дневник странствующего романтика".  В  ней  он  туманно  и  осторожно  для


1 2 3
Рейтинг@Mail.ru