Скончался Юлий Михайлович Штокман! Этих слов достаточно вполне. Не хотелось бы ни говорить, ни прибавлять к ним ничего более: перо бессильно передать всю грусть этой потери в нашей и без того немногочисленной семье истинных и серьезных гита­ристов, в отряде немногих ревностных борцов за доброе имя гитары!
  Что делать! Над всем нами будет расти могильная трава. Таков удел смертных.
  Ю. М. скончался 4 декабря, в 7 часов утра. В ночь с 26 на 27 ноября у него открылось крупозное воспаление левого легкого; всем стало сразу ясно, что всякая помощь бессильна, что спасения нет. Можно было только облегчить его страдания подкожными впрыски­ваниями морфия.
  Больной и сам сознавал, что ему более не подняться со смертного одра. Он спокойно смотрел в дицо смерти, как истинный христианин, и до последней минуты сохранил бодрость духа и ясность ума. Когда утром в день его смерти врачи спросили его, как он себя чувствует, он ответил:
  «У меня агония».
  Даже в забытьи, в бреду, его мысли отличались поразительною связностью и он передавал их своим обычным плавным литературным языком.
  То он говорил о каком-то сочинении, которое можно бы переложить для трех гитар, но при этом задавал себе вопрос:
  «Только кто же будет в состоянии его играть?»
  То начинал говорить о сильно волновавших его последнее время событиях нашей бедной, несчастной родины.
  Скончался он как праведник — тихо, спокойно, со счастливой улыбкой на лице. Последними его словами были:
  «Мне очень хорошо».
  Смерть последовала от разрыва сердца.
  Похоронили его торжественно. Отдать последнюю дань скромному высокоталантливому труженику со­шлась масса народу, и вся могила была покрыта венками.
  «Кому много дано, с того много и взыщется, — сказал оратор на его могиле, — но ты использовал свои та­ланты», и затем подчеркнул даровитость натуры Ю. М., богатство его ума и знаний, необыкновенное трудо­любие, разносторонность деятельности, его необы­чайную скромность, не позволявшую ему выступать публично, и предпочтение тихой кабинетной работы шумным овациям публичных собраний.
  Но едва ли кто, кроме самых близких его друзей, знал, сколько еще намеченных и неоконченных трудов и планов разбила эта смерть. Последние годы он только и жил радостной надеждой выйти в отставку и погрузиться всем существом в свои научно-литера­турные и музыкальные занятия. Он далеко еще не использовал своего дарования, так как богатство его внутреннего содержания и свежесть мысли жили в нем до конца дней. Он мог бы дать еще очень много.
  В числе заветных его мечтаний было написать капитальный очерк, посвященный критическому разбо­ру гитарной музыки. Он знал ее, как редко кто, и обладал богатейшей коллекцией нот, стоимость кото­рой не поддается оценке; библиотека эта — колос­сальный труд неутомимого собирателя.
  Гитару он любил горячо, беззаветно. Она вносила много светлой радости и восторгов в часы его досугов и однажды спасла его в роковую и страшную минуту отчаяния.
  Это было давно. Ю. М. постигла незаменимая утрата: умерла его жена. Самый близкий друг, самая глубокая и нежная привязанность остались на кладбище, под свежим холмиком земли. Он впал в глубокое отчаяние. Стоит ли жить? Что впереди? Холодная, непривет­ливая старость!..
 

  И вот в душе созрело страшное решение: покончить с собой.
  Уже все было готово: заряженный револьвер лежал на столе, написаны прощальные письма, сделаны все нужные распоряжения. Оставалось написать стерео­типную записку о причине смерти и... все будет кончено.
  В эту минуту раздался стон порвавшейся струны.
  Чуткое ухо гитариста встрепенулось. Слух еще не умер, умерли только убитые отчаянием надежда и вера в будущее.
  Машинально, повинуясь полувековой почти привыч­ке, идет он на зов любимого инструмента, машинально берет его, надвязывает струны и пробует...
  Нежные чудные звуки ласкают и греют душу; смерть как холодный призрак отлетает прочь...
  И когда он, очнувшись, вернулся в кабинет и увидел холодное стальное дуло револьвера, то содрогнулся и понял весь ужас своего приговора, всю несправед­ливость решения... Сердце забилось, и жажда жизни восторжествовала.
  Он с жаром отдался служению любимому ин­струменту: горячее участие в организации Интерна­ционального союза гитаристов в Мюнхене, а затем Свободного союза распространения хорошей гитарной музыки в Аугсбурге, сотрудничество в нашем журнале, появление в печати превосходных собственных сочи­нений, наконец оживленная и деятельная переписка с гитаристами всех стран — служат блестящим тому доказательством.
  Но неизбежное все-таки свершилось! Его нет более...
  Мир праху благородного, доброго друга! К его могиле не зарастет тропа, имя не покроется забвением! Он будет жить, пока хоть одно сердце бьется горячею любовью к нашему скромному инструменту, а в истории гитары его образ давно уже начертан неизгладимыми штрихами.
  А все-таки как грустно, как тяжело! Тоска сжимает сердце и невольно шевелится вопрос: за кем-то теперь очередь?

В. Русанов.